Горькое вино Нисы [Повести] - Юрий Петрович Белов

В свертке у него был коньяк, конфеты, колбаса копченая.

Сели мы с ним друг против друга, выпили.

— Как живешь? — спрашивает.

— Спасибо, ничего.

— Ну, дай бог.

— А ты?

— Да тоже ничего.

Что-то не клеился у нас разговор.

Я поначалу оживилась, как-никак не одна. А потом пуще прежнего тоска одолела.

Допили коньяк, доели колбасу. Скучные оба. Игорь, правда, пытался что-то рассказывать, какой-то анекдот, но общение не наладилось.

— Ты бы днем зашел, — говорю, — посидел бы. А сейчас поздно, спать пора.

Быстро так взглянул он на меня, спросил с греховной своей ухмылочкой:

— Вместе?

И взгляд я его выдержала, и отметить про себя успела, что не волнует меня его жаждущий взгляд, открытая эта готовность. Быльем прошлое наше поросло, без толку и косить…

— Нет, не будет этого. Ты уж иди.

Когда об этом разговор, тут не в словах дело, а в том, как сказано. Он сразу понял, посидел тихо, вздохнул и встал.

— Ладно. — У двери, уже одетый, обернулся и произнес с угрозой. — Только смотри, если про мои дела болтать будешь…

Дверь хлопнула так, что посуда в серванте зазвенела.

Чего он боялся? О чем я могла разболтать?

О девочках, о похождениях его? Репутацию на работе берег? Вряд ли… О служебных его делах я и не знала ничего. Деньги у него всегда были, много денег, он их не жалел, тратил с легкостью. Но откуда они у него — не знала. Как-то раз, правда, он проговорился. Это было на море. Выпили хорошо, закуски он привез из ресторана отменной — целую банку паюсной икры, мы ее ложками ели, Валечка повизгивала от удовольствия: „Игорь, вы бог!“ А он посмотрел на нее снисходительно и сказал с непонятной злобой: „Что — бог? Бог — абстракция. Попробуй выпроси у него хоть вонючую кильку. Шиш! А мы с Сапаром — живые, во плоти. Мы все можем, чего только душа желает. У нас эти завмаги-толстосумы вот где“, — и сжал кулак так, что суставы побелели. „Вы торгинспектор?“ — восхищенно вскинула на него свои ясные глаза Валечка. Игорь губы скривил презрительно: „Они что, инспекторов боятся? Инспектор пришел и ушел. А вот холодильник сломается — тут хана. Да еще в нашей солнечной республике, да еще летом…“ Тогда я не стала вникать в смысл сказанного, а теперь задумалась. Выходит, не папашины деньги транжирит. Взятки, что ли, берет? А если попадется? Посадят и имущество конфискуют. И „Ладу“, и цветной „телек“ — все-все. Моего-то здесь и нет ничего. Останусь в чем мать родила, начинай все сначала…

Мысли эти еще моих страхов прибавили. С вечера выпью — самой смешно делается: чего испугалась, дура? Да и кто сейчас не тащит? Он один, что ли… А среди ночи проснусь — хоть волком вой, до того жутко становится. Лежу одна в пустой квартире, к ночным шорохам прислушиваюсь, все кажется, будто кто-то за дверью стоит. За Игорем пришли? Они же не знают, что он здесь уже не живет…

Часы на стене: тук-тук, тук-тук… Время мое отсчитывают. С каждым мгновением жизнь короче делается. Верно ведь — не думай о секундах свысока. Да и вообще о чем свысока думать можно? Ни о чем. Все свое значение имеет, даже самая малая малость. И ничто бесследно не проходит.

Тук-тук, тук-тук… Страшно. Хорошо, если коньяк в бутылке остался, один глоток — и все страхи разгоняет. „Коньяк возвышает“. Но какие деньги надо иметь, чтобы каждый день покупать бутылку… При моей-то зарплате не разгуляешься. А Игорь не появлялся и не звонил больше. Даже на Восьмое марта не поздравил.

Я решила продать телевизор. В комиссионке его почти задарма взяли. А на прилавке он и не появился, я специально зашла посмотреть. Видно, сразу же нашелся покупатель. Может, приемщица руки погрела. Ну, да черт с ней. Главное, я опять была при деньгах. Соню и Зину пригласила в ресторан, угостила щедро, пусть не думают, что без Игоря пропаду. И он пусть не воображает, ведь передадут же обязательно.

После того вечера как-то подружились мы. Если где зрелище интересное — втроем. Но потом произошел казус. Затащили они меня в свою компанию. Я в ужас пришла — мальчики и девочки, я среди них самая старшая, хорошо еще тетей не называли. Один мальчик, по имени Славик вызвался проводить меня. Даже под руку взял, неумело так, сам смутился. Но вино в голове еще не выветрилось, стал пошлости какие-то говорить. „Дурак ты, дурак, — думаю, — куда лезешь?“ И предлагаю:

— Вот мой дом. Ты, конечно, зайдешь?

— Да я… если вы… — залепетал он растерянно.

— И ночевать у меня останешься. Время-то позднее.

Стараюсь игривость своему голосу придать, завлекательность, а сама уж рассердилась не на шутку, его и себя проклинаю.

Вижу: мальчик распалился, голову теряет, обнять меня пытается. Бормочет:

— Я люблю тебя… Вера…

„Эх, ты, — думаю, — как у тебя просто. Уже и „люблю“. И будь на моем месте другая…“

— Иди-ка ты домой, милый, говорю ему. — А то родители заругают. Да и уроки небось не приготовил.

У Славика губы затряслись от обиды.

Потом мне жалко стало паренька, не надо бы с ним так.

С тех пор между мной и девчонками будто межа пролегла. В кино или на приезжую эстраду — тут мы вместе, а если интим какой — врозь, и без обид.

Снова осталась я одна.

Университетскую компанию растеряла. Девчонки разъехались кто куда, замуж повыходили. Как-то встретила Светку Козорез. Обрадовалась, слов нет. Сели в скверике на скамейке. Как? Что? Где? Оказывается, она и не Козорез теперь, а Волкова, по мужу. Смеется: „Съел волк козу“. В одной школе с мужем преподают, он у нее математик. „Не надоело? — спрашиваю. — Какие нервы с детьми надо иметь…“ — „Да ты что, — удивляется. — Это так интересно“. Стала мне про учеников своих рассказывать. Я спрашиваю: время как проводите? А она мне радостно, словно про Сочи вспомнила: „Какое там время — с утра